Вопрос — ответ [= Миллионер из трущоб ] - Викас Сваруп

Целую вечность считаешь ты бусины четок,

Но разум по-прежнему бродит, не зная покоя,

Забудь же о четках в своей руке

И начинай двигать бусины сердца.

Вообще-то Салим у нас мусульманин, а бхаджаны написаны индуистами, однако мастера-джи это нимало не смущает. Моего друга тоже. В самом деле, раз уж Амитабх Баччан не гнушается ролью мусульманского кули, а Салман Кхан[45]способен сыграть императора, то и Салим Ильяси споет бхаджану с упоением храмового служителя.

Тем временем в школе для калек у нас появляются приятели, несмотря на хитрые уловки Мустафы и Пунноозе, почему-то недовольных нашим желанием общаться с теми, кого они по ошибке зовут «пристукнутыми детьми». Понемногу мы узнаем печальные истории своих ровесников и выясняем, что, если дело касается жестоких родственников и полицейских, Мумбаи ничем не отличается от столицы. Однако даже в обрывочных беседах правда неумолимо начинает выплывать наружу.

Первым потрясением становится разговор с Ашоком.

— Никакие мы не школьники, — усмехается наш новый тринадцатилетний друг с изуродованной рукой. — Мы побирушки. Выпрашиваем подаяние в пригородных поездах. А некоторые и по карманам шарят.

— И куда вы деваете заработанное?

— Отдаем хозяину за еду и кров.

— Хочешь сказать, Маман — гангстер?

— А вы думали, ангел с крылышками? Да мне все равно, лишь бы прилично кормил по два раза в день.

Мои надежды разбиты. Но Салим упорно продолжает верить в лучшее. Для него человек изначально добр, и все тут.

Перед сном удается потолковать с десятилетним слепцом Раджу.

— Почему ты сегодня наказан?

— Заработал мало.

— И сколько вы должны отдавать каждый день?

— Все, что получим. Но не меньше ста рупий, иначе не видать ужина.

— А что тогда?

— Спишь голодным. В животе как будто крысы грызутся.

— На, возьми чапати. Мы для тебя оставили.

А вот Радхея, одиннадцатилетнего мальчишку без ноги, никогда не наказывают.

— Как у тебя получается всегда хорошо зарабатывать?

— Тсс!.. Это секрет.

— Не бойся. Мы никому ни словечка.

— Ладно, так и быть. Но вы обещайте молчать! Понимаете, в Джуху Виле Парле[46]живет одна актриса. Квартира двадцать четыре. Если рупий не хватает, я иду к ней. Она и покормит, и деньжат подбросит, сколько нужно.

— Как ее имя?

— Неелима Кумари. Раньше, говорят, была настоящей звездой.

— Красивая?

— В молодости, наверное, головы кружила. Ну а теперь стареет. Знаете, ей ведь нужна прислуга в доме. Если бы не моя нога, убежал бы отсюда и стал работать на актрису.

Ночью во сне я прихожу на Джуху Виле Парле, квартира двадцать четыре. Нажимаю кнопку звонка и жду. Открывает высокая женщина в белом сари. Воющий ветер путает ее длинные черные волосы, отбрасывает пряди на лицо, скрывая его черты. Я собираюсь что-то сказать, но дама странно смотрит куда-то вниз. Опускаю глаза — и с ужасом вижу, что у меня больше нет ног.

Я просыпаюсь в холодном поту.

Вскоре мы знакомимся с Мулаем, тринадцатилетним парнем без руки.

— Опостылела такая жизнь, — сетует он.

— Тогда почему ты не сбежишь?

— Куда? Мумбаи не моя родная деревня. Город огромный, а голову негде приклонить. Даже в канаву спать не пустят, если нет связей. И кто меня защитит от уличных шаек?

— Шаек?

— Ну да. В прошлом месяце двое отсюда удрали, так через три дня кушать захотели — сами вернулись. Банда Бхику нипочем не позволит зарабатывать на своей территории. А здесь нам дают хотя бы еду и кров, и прочие шайки нас не беспокоят.

— Нет, мы не хотим связываться ни с какими бандитами, — серьезно говорю я, припомнив старую доху: «Кабир пришел на рынок, он всем добра желает. Ни дружбы, ни вражды ни с кем он не желает».

В общей столовой царит возбуждение. Прибыл новенький из Пакистана. Мустафа вводит его, восторженно цокая языком и хлопая себя по бедрам.

— Сегодня утром вот такого привезли! От самого Шакила Рана.

Мы окружаем новичка и недоверчиво прикасаемся к нему, точно к лесному хищнику, запертому в клетке. Правда, двенадцатилетний мальчишка мало походит на зверя. Скорее на инопланетянина из рекламы британского печенья, которую крутят по телевизору. Голова у парня овальная, заостренная кверху, глаза как у китайца, мясистый нос и тонкие губы.

— Откуда он? — спрашивает Пунноозе.

— Говорят, из святилища Шаха Даула[47]в пакистанском Пенджабе, — охотно поясняет товарищ. — Там этих пацанов зовут крысятами.

— Как у них получаются такие головы?

— Да вроде бы их с рождения стягивают железными обручами, чтобы не росли. Отсюда и неповторимая форма. Здорово, правда?

— Думаю, мальчишка далеко пойдет. Маман будет доволен.

— Да уж, — кивает Мустафа. — Чрезвычайно ценный экземпляр.

Я слышу их разговор, и мне почему-то вспоминается медведь, которого мы с отцом Тимоти видели на площади Коннаут. На шее у зверя был тугой ошейник, а морду закрывала черная маска. Хозяин колол его острой пачкой, и бывший хищник вскидывался на задние лапы, потешая публику. Люди вокруг смеялись, бросали монеты. Владелец животного быстро собрал деньги и тронулся дальше давать очередное представление. Меня поразили глаза того зверя. В них было столько тоски, что я невольно спросил отца Тимоти, умеют ли медведи плакать.

Случайно натыкаюсь на Джиту, который прячется в туалете.

В руках у мальчишки целлофановый пакет, наполненный чем-то желтовато-белым. Парень раскрывает его и шумно втягивает воздух носом и ртом, прижимая прозрачную пленку к лицу. Одежда его пахнет краской и растворителем. Под ноздрями красная сыпь. Губы покрыты липким потом. После вдоха полуприкрытые глаза стекленеют, а руки принимаются дрожать.

— Джиту!.. Джиту!.. — Я трясу его за плечи. — Что ты делаешь?

— Плаваю в небе, — вяло звучит в ответ. — Сплю на облаках. Не трогай меня.

Растерявшись, я бью его по щекам. Парень кашляет черной слизью.

— Просто я нюхаю клей, — объясняет он позже. — Покупаю у сапожника, втянулся уже. Клей убивает голод и боль. И перед глазами такие яркие картинки… Даже маму иногда вижу.